Севастопольские рассказы 2. Старт в науке

Севастопольские рассказы 2. Старт в науке

• ЖАНРЫ
• АВТОРЫ
• КНИГИ 588 560
• СЕРИИ
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 547 497

В 1851-53 Толстой на Кавказе участвует в военных действиях (сначала в качестве волонтёра, затем – артилеристского офицера), а в 1854 отправляется в Дунайскую армию. Вскоре после начала Крымской войны его по личной просьбе переводят в Севастополь (в осажденном городе он сражается на знаменитом 4-м бастионе). Армейский быт и эпизоды войны дали Толстому материал для рассказов «Набег» (1853), «Рубка леса» (1853-55), а также для художественных очерков «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года» (все опубликовано в «Современнике» в 1855-56). Эти очерки, получившие по традиции название «Севастопольские рассказы», смело объединили документ, репортаж и сюжетное повествование; они произвели огромное впечатление на русское общество. Война предстала в них безобразной кровавой бойней, противной человеческой природе. Заключительные слова одного из очерков, что единственным его героем является правда, стали девизом всей дальнейшей литературной деятельности писателя. Пытаясь определить своеобразие этой правды, Н. Г. Чернышевский проницательно указал на две характерные черты таланта Толстого – «диалектику души» как особую форму психологического анализа и «непосредственную чистоту нравственного чувства» (Полн. собр. соч., т. 3, 1947, с. 423, 428).

СЕВАСТОПОЛЬ В ДЕКАБРЕ МЕСЯЦЕ

Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет – все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая стклянка.

На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где высокая тяжелая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани – особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов – дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. – кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом – солдатами, моряками, купцами, женщинами, – причаливают и отчаливают от пристани.

– На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, – предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов.

Вы выбираете тот, который к вам поближе, шагаете через полусгнивший труп какой-то гнедой лошади, которая тут в грязи лежит около лодки, и проходите к рулю. Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди – старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов весел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.

Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах…

– Ваше благородие! прямо под Кистентина 1держите, – скажет вам старик матрос, оборотясь назад, чтобы поверить направление, которое вы даете лодке, – вправо руля.

– А на нем пушки-то еще все, – заметит беловолосый парень, проходя мимо корабля и разглядывая его.

– А то как же: он новый, на нем Корнилов жил, – заметит старик, тоже взглядывая на корабль.

– Вишь ты, где разорвало! – скажет мальчик после долгого молчания, взглядывая на белое облачко расходящегося дыма, вдруг появившегося высоко над Южной бухтой и сопровождаемого резким звуком разрыва бомбы.

– Это он с новой батареи нынче палит, – прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. – Ну, навались, Мишка, баркас перегоним. – И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой зыби бухты, действительно перегоняет тяжелый баркас, на котором навалены какие-то кули и неровно гребут неловкие солдаты, и пристает между множеством причаленных всякого рода лодок к Графской пристани.

На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные кузла; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, – везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было – поить лошадей или таскать орудия, – так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает чрез улицу.

Да! вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости, – ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида и звуков с Северной стороны. Но прежде чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским собранием и на крыльце которого стоят солдаты с носилками, – вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища.

shvetsovmn

Лучше старенький ТТ, чем дзюдо и карате 🙂

Пост навеян прочтением “Севастопольских рассказов” Льва Николаевича Толстого. Разумеется, ни автор, ни этот сборник рассказов не нуждается в дополнительном представлении, так как является одним из самых популярных произведений о героической обороне Севастополя от англо-французских оккупантов войск. Лев Толстой был непосредственным участником этих событий (я был на месте четвертого редута, одного из самых опасных мест в линии обороны Севастополя).

Краткое содержание “Севастопольских рассказов” Толстого Льва Николаевича
“Севастопольские рассказы” Толстого состоят из 3 небольших рассказов, описывающих оборону Севастополя в 1854 и 1855 годах.

“Севастополь в декабре месяце”
Рассказ “Севастополь в декабре месяце” Толстого описывает настроения в городе и непосредственно на бастионах: в городе идет совершенно обычная жизнь, как будто рядом нет никакой войны, а на бастионах люди уверены, что мощь русского оружия непоколебима и что никому не под силу взять Севастополь. При этом Толстой показывает, насколько данная война жестока, ненормальна и бессмысленна: множество людей теряют жизни и здоровье, в то время как дипломаты не преуспевают в своей работе.

“Севастополь в мае”
Рассказ “Севастополь в мае” Толстого переносит читателя на полгода вперед: город уже изрядно потрепан осадой, множество народу убито и ранено, мирное население уменьшается, а дипломаты все так же не преуспевают. Военные живут своей жизнью: когда нужно воевать, они воют, а когда наступает перемирие, они с удовольствием общаются со своими вчерашними (и завтрашними) врагами.

“Севастополь в августе 1855 года”
Рассказ “Севастополь в августе 1855 года” Толстого переносит нас уже в самый конец обороны Севастополя: в городе уже почти нет мирной жизни, а война все идет и идет. Толстой описывает, как в город едут 2 брата: один, смелый и любимый солдатами, возвращается после ранения, второй, молодой, добровольцем вызвался защищать Отечество. Оба брата в итоге погибают: один геройски, поведя в атаку свое подразделение, а второй – будучи застигнутым врасплох обходным маневром французов. На этом история обороны города печально заканчивается: русские войска отходят, флот уничтожается, неприятель занимает город.

Смысл
Лев Николаевич Толстой в своих рассказах о Севастополе предстает перед нами как военный корреспондент, даже не смотря на то, что рассказы не столь документальны (скорее художественны), как мы привыкли. Будучи непосредственным участником описываемых событий, Толстой описывает быт, настроения и мысли участников обороны без прикрас. Одни искренне хотят защищать свое Отечество, другие не понимают, ради чего нужно было бросать все и ехать на войну. Одни рассчитывают на медали, другие бояться умереть. Одни готовы пойди на любые жертвы, другие стремятся извлечь все возможные выгодны из войны, включая материальные.

Несмотря на гордость за защищающуюся русскую армию, цикл “Севастопольские рассказы” Толстого носит скорее антивоенный характер. Бессмысленность войны показывается большим количеством убитых и раненых людей, гнетущей атмосферой госпиталей, жаждой наживы ответственных лиц, стремлением к наградам любой ценой и т.п.. Погружаясь в эту атмосферу, почти любой начинает чуть больше задумываться о смысле происходящего. Изображение войны в “Севастопольских рассказах” Толстого весьма правдиво, натуралистично, непоэтично и неромантично: герои, поехавшие на войну из-за возвышенных представлений о ней, неизбежно их теряют, иногда вместе со здоровьем или жизнью. Как говорит сам Толстой, главный герой “Севастопольских рассказов” – правда.

Вывод
Я не буду оригинален, если еще раз напишу, что Толстой – величайший писатель в мире, непревзойденный мастер слова (в том числе и малой литературной формы). Разумеется, “Севастопольское рассказы” Толстого читать совершенно обязательно!

teterevv

teterevv

Люди – не герои. Они примитивны как Михайлов, тщеславны и неглубоки как Калугин и прочие, о которых не стоит и говорить. А морского офицера, честно и мужественно исполнявшего свой долг перед Отечеством и солдатами Толстой в качестве героя не увидел.

Все бессмысленно. Все! И героизм и жертва. Нет места ничему, кроме привыкания человека к тому, чтобы убивать и умирать. Вот к чему свелся весь пафос поставленной автором себе задачи. Вот в чем для него все содержание войны.

С этой же мысли начинается и второй рассказ – «Севастополь в мае».
Все три рассказа обладают одной особенностью. При начале чтения каждого из них возникает чувство, что по отношению к предыдущему рассказу, именно читаемый сейчас и ответит на все ожидания и вопросы. Ответит и станет наконец-то рассказом о человеческом духе, героизме и мужестве. И действительно, в этих трех рассказах присутствие этих тем идет по нарастающей. Но столь же усиливаются и темы противоположные: низость, подлость, трусость и бессмысленность. И все это автором так перемешивается, что оторвать одно от другого без разрушения создаваемых Толстым образов персонажей просто невозможно.

Второй рассказ знакомит читателя уже не с собирательными образами, а персоналиями. И первым нам представлен штабс-капитан Михайлов. Толстой для меня гений именно описания стихий. Не только природной – в чем с ним мало кто сравнится. Но и стихии человеческих чувств. Достоевский обращает наше внимание на спрятанные в самых глубинах души источники завихрений судеб и поступков. Толстой же ярко, как мало кто может, описывает уже внешние проявления круговоротов и ураганов, производимые этими источниками. Оценивая Толстого именно так, хотя и деля скидку на то, что речь идет о раннем творчестве, я с особым вниманием следил за тем, как автор преподносит своих ключевых героев. В этом рассказе их двое. Они опять очень контрастны друг другу.

Михайлов описан очень своеобразно.
«Выражение некрасивого с низким лбом лица этого офицера изобличало тупость умственных способностей, но притом рассудительность, честность и склонность к порядочности».

Вот эта фраза о склонности к порядочности меня изумила. Тут слишком много вариантов определения того, можно ли считать Михайлова честным человеком. Все последующие внешние действия этого персонажа – говорят о том, что он, безусловно, честный и порядочный человек. Готовность пойти на дело, вместо заболевшего офицера. Честное выполнение своего ратного долга. Переживания об убитом офицере и возвращение за ним под обстрелом. Но Толстой все это нивелирует изложением внутренних переживаний Михайлова. С самого начала его мысли «вне дела» заняты не просто ерундой, а подчеркнуто низменным. Мечтаниями о своем будущем с женой друга, которого он в мечтах обрекает на смерть. Страх показаться трусом в глазах т.н. «аристократов». Попыткой войти в их круг.

Представитель этой группы офицеров – адъютант Калугин – это второй ключевой герой рассказа. Он же – тот персонаж, которым Толстой создает контраст с Михайловым. У него практически все наоборот. За внешним лоском и бравадой, а так же высочайшим самомнением Калугина в делах его мы видим мелочность, тщеславие , позерство и трусость. А ведь он, несомненно, лучший из «худших», то есть штабных офицеров.

Отношение к «штабных» у еще одного важнейшего персонажа третьего рассказа – Козельцова – старшего – категорически отрицательное. Но к братьям Козельцовым мы вернемся позже. А пока перед нами Михайлов и Калугин. Ими начинается рассказ, и ими заканчивается. И возникает вопрос – отчего Толстой сделал именно их центром рассказа? Ведь мельком Толстой показывает нам некого морского капитана, который переболел и преодолел все недостатки свойственные Калугину, Михайлову и иже с ними.
«Капитан уже 6 месяцев командовал этой одной из самых опасных батарей, – и даже, когда не было блиндажей, не выходя, с начала осады жил на бастионе и между моряками имел репутацию храбрости…
Но Калугин не сообразил того, что он в разные времена всего-навсего провел часов 50 на бастионах, тогда как капитан жил там 6 месяцев. Калугина еще возбуждали тщеславие – желание блеснуть, надежда на награды, на репутацию и прелесть риска; капитан же уж прошел через все это – сначала тщеславился, храбрился, рисковал, надеялся на награды и репутацию и даже приобрел их, но теперь уже все эти побудительные средства потеряли для него силу, и он смотрел на дело иначе: исполнял в точности свою обязанность, но, хорошо понимая, как мало ему оставалось случайностей жизни, после шестимесячного пребывания на бастионе уже не рисковал этими случайностями без строгой необходимости, так что молодой лейтенант, с неделю тому назад поступивший на батарею и показывавший теперь ее Калугину, с которым они бесполезно друг перед другом высовывались в амбразуры и вылезали на банкеты, казался в десять раз храбрее капитана ».

Казалось бы – вот тебе возможность в разговоре о героях Севастополя показать обе стороны медали. И напускное, мусорное, – с чем приезжали, как описывает Толстой, все без исключения в Севастополь. И подлинное, сущностное, позволяющее перейти к разговору о духе мужества и героизма, – к чему приобщались офицеры и солдаты, и что демонстрировали, даже по мнению противника. Противни отдал должное мужеству и героизму русского воина. Толстой же решил показать, что на самом деле все это напускное и пустое.

Кстати, отдельно стоит отметить, что в рассказах нет ни одного сколь-нибудь полного и раскрытого образа простого русского солдата. Разве что Мельников, опять же в третьем рассказе. Но и это скорее сатира, нежели повествование. Чисто сатирических мест, где Толстой с плохо скрываемой иронией, а порой и язвительностью описывает реалии жизни и быта русской армии в рассказах очень много. Во всех трех. Но вернемся ко второму рассказу.

Такое решительное нежелание остановить свой взгляд, а значит и читательский на образе, который мог бы передать наилучшим образом заявленную автором тему, говорит о многом. Хотя бы о том, что никакой героизм и мужество Толстого по большому счету не интересуют. А через смешение храбрости и трусости, низости и чести автор оправдывает (а не обличает) последнее. И окончание второго рассказа прямо на это указывает.

«Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раздумье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.

Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Все хороши и все дурны.

Ни Калугин с своей блестящей храбростью (bravoure de gentilhomme) и тщеславием, двигателем всех поступков, ни Праскухин, пустой, безвредный человек, хотя и павший на брани за веру, престол и отечество, ни Михайлов с своей робостью и ограниченным взглядом, ни Пест – ребенок без твердых убеждений и правил, не могут быть ни злодеями, ни героями повести.

Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда ».

Правда… То есть то, как ее понимает автор. Один из тех участников событий, которым в принципе отказано выше быть носителями этой правды – то есть героем во всех смыслах: и как персонажа повествования, и как примера для подражания. Правда, а не люди. Люди – не герои. Они примитивны как Михайлов, тщеславны и неглубоки как Калугин и прочие, о которых не стоит и говорить. А морского офицера, честно и мужественно исполнявшего свой долг перед Отечеством и солдатами Толстой в качестве героя не увидел.

Да и вообще – слово долг в рассказах встречается редко. Не только мало прямых обращений к этому понятию, но даже косвенных и контекстных.

Источники:

http://www.litmir.me/br/?b=203324&p=1

http://shvetsovmn.livejournal.com/48774.html

http://teterevv.livejournal.com/862298.html